– Ну хорошо, – согласился Молодой король, – пусть приедут к нему десять друзей, но не раньше чем через год. И потом, я требую, чтобы Матиушу всенародно объявили смертный приговор и помиловали только в последнюю минуту. Пусть народ полюбуется, как их Матиуш льет слезы и просит пощады. Пусть глупый народ, который позволял водить себя за нос несмышленому мальчишке, раз и навсегда поймет, что Матиуш не герой, а наглый и трусливый сопляк. Иначе через несколько лет народ может восстать и потребовать возвращения Матиуша. А он тогда будет старше и опаснее, чем сейчас.
– Перестаньте спорить! – вмешался король-хитрец. – Пока вы тут спорите, Матиуш с голоду умрет, и все ваши соображения пропадут даром.
Печальный король уступил. И в договоре появилось еще два пункта:
Пункт III . Полевой суд приговорит Матиуша к расстрелу. Перед казнью три короля помилуют его.
Пункт IV . Первый год Матиуш проведет в одиночестве на необитаемом острове. Через год ему разрешается пригласить по собственному выбору десять человек, если таковые найдутся.*
Скука одолевала меня. Казалось, что все люди как будто из другого мира. Будто они не слышали, не понимали, мне казалось, нельзя найти еще хороших, понимающих друзей в этом мире. Варька говорила, что я просто боюсь мира, боюсь выйти из своей раковины и показаться миру, людям, показать, какая я. Я соглашалась, и говорила, что все, может, придет со временем, но пока я не жажду общения с миром.
А где они все? С кем? Почему оставили?
Дождь – не дождь? Холодная струя с силой ударила в окна. Несколько стекол треснуло, и помещение наполнилось не то туманом, не то дымом. Во рту – сладковатый вкус, в носу – удушливый запах. И не поймешь, приятно это или противно. «Измена!» – мелькнуло в голове у Матиуша, и он схватился за револьвер. Но руки были точно ватные. Он напряг зрение, стараясь разглядеть, что там, за пеленой тумана, но безуспешно.
– Огонь! – превозмогая слабость, кричит Матиуш и судорожно хватает ртом воздух. Но глаза сами слипаются. Револьвер выпадает из рук.
Матиуш нагибается, хочет его поднять, но силы покидают его, и он падает на пол.
Его охватывает безразличие. Он забывает, где он, и засыпает.**
Депрессия ли? Нет, всего лишь апатия,
Ничего не тревожит, не волнует душу,
Депрессия ли? Нет, упадок в квадрате,
В сердце мое кто-то запустил стужу…
В безразличии я сидела недолго, пока Варька не засобиралась на море на неделю. Казалось, что это какое-то недоразумение. Какое море? Какая неделька? … С пустым сердцем я проводила ее. Она, как птица, смеялась и чирикала, улетела на Красное море со своим Димой. А кто этот Дима?
Как же я винила себя в тот момент! Как я могла отпустить подругу куда-то, неизвестно с кем? Тревога закралась в мое сердце…
Я просто наивно поверила ее счастливым глазам…
Пробуждение было ужасно.
На руках и ногах – кандалы. Высоко, под самым потолком, – зарешеченное окошко. В тяжелой, окованной железом двери – маленькое круглое отверстие, в которое заглядывает тюремщик: следит за королем-узником.
Лежа с открытыми глазами, Матиуш старался припомнить, что случилось.
«Как быть?» – вертелось в голове.
Матиуш не принадлежал к числу людей, которые перед лицом трудностей опускают руки и предаются отчаянию. Нет, он никогда не терял присутствия духа и всегда старался найти выход из любого, самого безвыходного, положения.
Как быть? Но чтобы принять решение, надо знать, что произошло. А он не знает.
Матиуш лежал возле стены на охапке соломы, брошенной на пол. Он легонько постучал в стену. Может, отзовется кто-нибудь? Стукнул раз, другой – никакого ответа.
Где Клу-Клу? Что с Фелеком? Что происходит в столице?***
Я как в темнице сидела в своей опустевшей квартире и старый диван, давно собранный, в усталости ждал, когда же я лягу в исступлении, а я все не ложилась. Писала строчки, наброски дрожащими руками – да так и засыпала на немного на холодном столе кухни.
Из старого приемника звучала заунывная мелодия. Сердце как будто на части рвалась. И плакать не было сил.
Это испытание? Ах, за что такая боль? За что неизвестность?
Матиуш безотчетным движением протянул руку, чтобы опрокинуть кружку. Но тут же одумался. Ведь от этого он все равно не станет свободным. А есть хочется, и силы ему еще понадобятся.****
Нужно было вставать – тогда я так и поняла это. Пора как будто наступила. А тревога росла…
Снова болезнь, будто я зависима от тела,
Отравили внешним миром,
Кто-то яд глазами и действиями смело
Отравляет все мои силы…
И покидает меня сознание,
Стуком сердца в ночи стучит,
Боль от моего существования,
Разум же все так же молчит…
Мне бы заново жизнь начать,
Попробовать сломать часы,
Ему все мысли рассказать,
Пересчитывая моей любви дни…
Но силы болезнь хватает в охапку,
И я снова в попытках встать…
Снова серый шарф и шапка –
Мурашки по коже мне не убрать.
… Мечта моя лишь в зеркале во сне мерцает,
Полночным смехом растворилась тишина.
Моя душа покоя без тебя не знает,
Я снова одиноко наблюдаю из окна…
Старинные альбомы с картинами в красках,
Листы перебираю, лицо твое вспоминаю,
Было когда-то безоблачно: вспоминать напрасно…
Налить стоит еще чашечку чая…
Почему не может быть два счастливых?
Почему мы не можем любить друг друга?
Но разбивается невесомость мечт красивых,
Из мечтаний лишь одна пустота…
- * ** Корчак Януш. Король Матиуш Первый.
И телефон молчит. Неделя пролетела быстро. Я не вышла ни разу из дома. К чему едкая боль, отчего? От того, что беспомощна я? От того, что ревностно и одиноко? Не могу понять причину скуки и тоски…
Она прилетела.
Сердце в негодовании и в радости смешалось в чувствах. Отделилась. Соскучилась – вот все, что я смогла сказать. Подумалось в тот момент, что она ничего не поняла, но это только подумалось. Она все видела в моих глазах бессонных и усталых.
Но промолчала, лишь прижав к себе сильнее…
Чайник закипал. Будто сказать было нечего. Будто слишком строгое было в моих глазах обвинение…
Играл где-то старый рояль. На сердце что-то скребло по струнам железякой. Она молчала. Как дела? Ты где? Прошу, ответь…
Неужели я снова ее потеряю…
Так и легли спать. Но я не смогла сомкнуть глаз. Тишина, и только клацали часы.
— Море такое красивое. Я так хотела смотреть, как ты его рисуешь. Каждый раз, как выходила к нему, перед глазами краски были… и руки твои. … я сгорела. Вся красная, как рак. В бассейне плавала, не выходя. Там солнце сильное. Не понимаю, как люди там живут…
Она снова знала, что я не сплю…
Подняв глаза…
Скоро я запомню каждую твою точку,
Буду знать наизусть всех стихов строчки.
Чем чаще я твои черты рисую,
Тем больше я понимаю, как сильно я тоскую…
Без музы несколько недель, без твоего тепла…
Меня краска с грифелем карандаша спасла.
Твои глаза рисую, но они на меня не взглянут,
Твое тепло меня листом бумаги греть не станет,
Думала, что больше ни строчки не смогу написать,
Думала, что больше мне той беззаботной не стать…
Ты молчишь, ты занят так часто,
Казалось, что все мои страдания напрасны,
Но подняв глаза на небо как-то утром,
(Мне кто-то надежду подарил как будто)
Я снова надеюсь, снова пишу тебе письма…
Время летит. Уже весна, зеленые листья…
Я все еще жду, надеюсь, что ты услышишь,
Надеюсь, что ты мне пару строк напишешь…
Для меня так и осталось секретом, почему она больше не приходила поздно вечером, больше не было никакого неизвестного Димы…
Видно, он не сильно переживал…: цветов не было больше и мишек плюшевых. Схватил ее в охапку, одурманил…
— Хватит ломать себе голову, — сказала она как-то мне за обедом. – Он не мой тип, он не мой друг, он не для меня. Ты знаешь,… я просто послала его. И все. Наверное, люблю кого-то другого.
Задумалась.
Да… ее тип я знаю. Она и не будет рядом с человеком ради подарков и денег. Ради славы, ради благополучия. Нет. Нужна честность в отношении самого себя к себе.
Ты не будешь считать, сколько стоит подарок тебе на день рождения… главное, сам подарок, внимание.
Просто нужно было посмотреть, что это да как…
С сердца как будто камень…
А как же он, этот Дима?
— Это не любовь же…
От Рустама не было вестей. Мои стихи пронизывала печаль…
Зачем живу я чувствами? Зачем мне главнее всего прислушаться к сердцу, а на остальное мне, как, увы, все равно? Меня не тревожит ничего материальное. Это всего лишь наша материя. Она не вечна.
Письма мои он как будто бы не видел, как будто не приходили они ему.
Мне было одиноко, как-то сильно недоставало чего-то…
* * *
Мне нельзя читать твои стихи,
От них мое сердце разрывается,
И в тишине не слышны твои шаги,
Тишиной по венам боль разливается…
И будто бы смеешься ты
Своими теплыми бездонными глазами,
И затухают все последние огни,
Что загорались пустыми вечерами…
Я в одиночестве погибну,
Ни разу любви не испытав,
Последний раз глазами крикну
Тебе, ни слова не сказав…
Мне больно так любить,
Мне больно все это осознавать,
И тяжело на свете жить,
Бесконечно тебя только ждать…
Я хочу дарить тебе цветы,
Чтобы весною в душе они цвели,
Хочу исполнять твои мечты,
Хоть в них не будем вместе мы…
Ты слова мне не скажешь,
Ты снова грустно промолчишь…
Слезы мои пустотой по щекам размажешь…
Ты ничего не говоришь.
Как будто убить меня молчанием
Решил ты, болью наградить…
Ни к чему мои старания…
Никогда любовь в тебе не разбудить…
И руки мелкой дрожью,
И слезы снова вновь и вновь…
Нет никого тебя дороже,
И болью платит мне Любовь.
Хотелось что-то поменять в жизни, хоть чем-нибудь разбавить тусклый свет моих будней. Но неприятности нашли меня сами. Как в сказке, не ожидая никакого подвоха, рисовала я шаржики в парке, и тут села ко мне на стул наша разлюбимая Валери.
— Рисуй меня, — говорит.
У меня, конечно, закрались подозрения, что тут есть подвох, причем серьезный. Щас я нарисую, потрачу время, силы и нервы, мне, конечно же, не заплатят, устроят скандал, а что еще хуже, поломают, порвут все, что есть… не знаю, что ожидать от этой Мадамы.
Я собрала все спокойствие в кулак и начала рисовать. В милицию мне попасть никак не хотелось, потому что я врезала бы ей как следует.
На удивление, она хорошо рисовалась, и работу я закончила быстро. Без слов, лишь бы побыстрее избавиться от столь неприятного видения, я вручила ей рисунок, ожидая самого худшего, а в душе надеясь на скорый конец этой встречи.
— Хм, гляди-ка, а ты карандаш в руках умеешь держать… ой до чего дошло человечество, уже обезьяны рисовать научились…
— 500 рублей.
Она ухмыльнулась, по глазам было видно, хотела какую-то гадость сказать, но протянула бумажку.
— Твоя подружка-то как, не нуждается? А то пусть приходит, для нее работа найдется.
— Нет, благодарю, мы не нуждаемся.
Она посмеялась и ушла…
Фух… я глубоко вздохнула. Чувствовала я: что-то еще будет.
Иногда я ностальгирую, что запрещаю себе делать. Будто это прошлое давит на меня немыслимыми камнями, а ты не знаешь, как убежать…
Старые стихи найдешь и подумаешь: а что тогда? А что было? А было ли…
***
Хватит! Не надо трогать меня!
Траур у меня! Ностальгия!
Сегодня все воспоминания этого дня
Отнимают все мои силы…
Будто кто-то выжал меня как лимон,
А мне плохо! Я дышать не могу!
Снится так редко тот сон,
Все я в памяти это держу…
24 марта.
Приближается день ностальгии душевной,
Старый район, детство как на ладони,
Я начала все забывать наверно…
Старые черно-белые фото в альбоме.
Снова голова идет больным кругом,
В висках боль, в жар бросает,
Бросает последняя надежда-подруга,
Как это больно – никто не знает.
Хотелось бы все былое вернуть?
Нет, я рада, что все прошло.
Единственное, что неизменен путь,
В моей жизни одно только Зло
Окружало, окружает и будет…
Слезы, боль, болезни моей море,
Ветер мартовский горло застудит,
Любви лишь тепло – мое горе…
Не хочу возвращаться в кровать,
Там, где пряталась раньше,
В доме, где умерла моя мать,
Уйдя от меня в сумрак подальше…
Помню бананы, булки с корицей,
Школу я помню, подруг,
Была я художником, ученицей,
А сейчас замкнулся тот круг…
Отца пьяные выходки помню,
Шлюх полный дом – моих друзей,
В памяти сейчас каменоломню
Не хочу вспоминать куски жизни моей,
Подружки брата рядом были,
Бабушка ходила, а мать спала,
А потом мы их зарыли, сожгли,
Я плакать тогда не смогла…
Брат сел давно, за глупость ума,
А для меня стало заслугой,
Стать Человеком, из стали слова,
Стать кому-то настоящей подругой,
Я пытаюсь сейчас всего этого не повторить,
Не хочу жизнь прожечь, как бумагу…
Не хочу в 17 сына родить,
Не хочу подчиниться этому мраку.
Но настоящего так мало,
Хочу быть хорошим человеком…
Дать в итоге доброго начало,
Не растаять вместе со снегом.
И каждый удар судьбы моей –
Это ступеньки моей жизни.
Хочу пронести через боль этих дней
Стихов моих серые листья…
Оставить комментарий